Шанхай Гранд. Запретная любовь и международные интриги в обреченном мире - Taras Grescoe
Что касается ее отношений с сэром Виктором, то взаимное увлечение перешло в дружбу, которая, хотя и сменялась временами раздражением, была основана на уважении и привязанности. Однако тот факт, что она общалась с Синмаем, продолжал его раздражать. (Когда зашла речь о ее личной жизни, она написала Хелен: "Он делает замечания об эскимосах, неграх и т. д."). Прожив с ним больше года, она пришла к выводу, что "в Викторе нет никакой страшной тайны", не считая, конечно, широко известного факта, что он все еще хранит факел своей первой любви. "Девушка, - писала она, - живет в Лондоне, на ней он всегда думал когда-нибудь жениться, но, вероятно, никогда этого не сделает".
Что касается Синмая, то он, как давно поняла Микки, был непостоянен, безумно непостоянен по своей природе; это качество она с юмором подчеркивала в своих рассказах для New Yorker. Хотя ему льстило, что Микки и Вики Баум превратили его в образец современного шанхайского космополита, Синмэй был прав, протестуя против того, чтобы его сводили к карикатуре на причуды.
Жизнь, которую он прожил, была гораздо сложнее, чем можно передать в виньетке из 500 слов или даже в книге, состоящей из них. Он отвечал не только за себя, но и за обширную семью; от него зависело хозяйство, полное слуг и прихлебателей. Кроме того, у него были враги, как литературные, так и идеологические, и они набирали силу.
К моменту встречи с Микки Ханом Зау Синмай уже не был мальчиком с плаката для позолоченной молодежи Шанхая. В то время как шанхайская буржуазия, достигшая в то время вершины своего богатства и влияния, продолжала смотреть на Запад, литературный мир отвернулся от моды на европейский декаданс, которая совпала с поэтическим дебютом Синмая. В 1936 году Синмай самостоятельно опубликовал небольшой том под названием "Двадцать пять стихотворений". Хотя критики, а впоследствии и ученые, признали, что в нем содержатся его самые изысканные стихи, они также отвергли его эстетизм и одержимость образами красоты и зла как устаревшие. Антииностранные студенческие восстания, последовавшие за передачей Лигой Наций китайской территории Японии в 1919 году, положили начало литературному ренессансу, который утвердил пай-хуа, основанный на народной речи (в отличие от сложного классического китайского языка династии Цин), в качестве нового письменного языка. Возвышенная проза Синмая казалась неподходящей для того времени, когда художники боролись с экзистенциальным кризисом, в котором оказался Китай. Книга "Двадцать пять стихотворений" была оценена как самодовольный анахронизм. Как будто Эдгар Аллен По выпустил очередной том стихов в эпоху Уильяма Карлоса Уильямса, Харта Крейна и Лэнгстона Хьюза.
Самым влиятельным противником Синмая и живым символом того, как меняются времена, был плодовитый романист, литературный критик и эссеист Лу Сюнь. Хотя Лу Сюнь был старше его почти на двадцать лет, у него было много общего с Синмэем. Оба они были выходцами из богатых землевладельческих семей, чье состояние начало сокращаться с падением династии Цин в 1911 году. Отец Лу Сюня, как и Синмай, безуспешно боролся с опиумной зависимостью. Оба получили образование за границей (в случае Лу Сюня - в Японии). Оба, поскольку отвергали западную одежду шанхайского компрадорского класса, подвергались дискриминации со стороны иностранцев в своей собственной стране.
"Однажды и только однажды Синмай позвал меня в Северо-Китайский офис", - писала Микки о времени своей работы в ежедневной газете. "Его бледное лицо и длинное платье вызвали такое волнение среди мягких британских репортеров, что он стал стесняться и после этого заставил меня встретиться с ним на Бунде".
Подобный опыт Лу Сюнь испытал через несколько домов на север, когда навещал британского друга в отеле Cathay. Когда Лу Сюнь вошел в лифт в холле, одетый в синий хлопчатобумажный халат и туфли на резиновой подошве, оператор проигнорировал его. Подождав несколько минут, он решил подняться на семь этажей пешком. Когда два часа спустя его иностранный друг прошел с ним от номера до лифта, оператор с покорностью вернул его в вестибюль.
В отличие от Синмэя, Лу Сюнь использовал подобные инциденты для диагностики недугов современного Китая. В безумном сознании героя "Дневника сумасшедшего" конфуцианский запрет на сыновнюю почтительность превращается в призыв к каннибализму; в "Правдивой истории А Кью" заблуждающийся крестьянин издевается над теми, кто слабее его, и оправдывает свои самые ужасные неудачи блестящими успехами.
Хотя Лу Сюнь признался, что его позабавил инцидент в лифте Cathay, позже он напишет,
Чтобы жить в Шанхае, лучше быть модно одетым, чем носить грубую одежду. Если вы оденетесь в старую одежду, водитель троллейбуса не остановится там, где вы его попросите... Швейцар большого особняка или квартиры не позволит вам войти в здание через парадную дверь. Вот почему некоторые люди могут терпеть, живя в маленькой комнате и буквально скармливая свое тело клопам.
Лу Сюнь провел немало ночей именно в таких маленьких, кишащих насекомыми комнатах. Тинцзыцзянь шанхайских переулков - эти маленькие комнаты-павильоны над кухней, сдаваемые в аренду студентам и ученым, - давали приют не только ему, но и таким мастерам модернистской прозы, как Ба Цзинь, Юй Дафу и Мао Дунь, чей роман "Полночь" 1933 года стал язвительной критикой шанхайского потребительства. Семья Синмая, между тем, принадлежала к классу землевладельцев, которым до недавнего времени принадлежали целые комплексы шикумен.
Лу Сюнь никогда не считал себя коммунистом. В 1930 году он начал заниматься политикой и выступил на открытии Шанхайской лиги левых писателей. Врагом Лиги, приверженцем соцреализма, было Общество полумесяца, основанное уважаемым Сюй Чжимо, поэтом с кембриджским образованием, с которым Синмай подружился в Париже. Когда Сюй, чьи эмоциональные стихи рассказывали о его собственном широко разрекламированном романе с богатой светской львицей, погиб в авиакатастрофе в 1931 году, Синмэй потерял влиятельного защитника. Но как Синмай так и не стал формальным членом Общества полумесяца, так и Лу Сюнь покинул Лигу левых писателей, когда стало ясно, что он не будет иметь права голоса в формировании их политики. Его уход оказался удачным: в ходе антикоммунистической чистки националисты собрали и казнили ведущих левых авторов Шанхая, пять из которых входили в Лигу.
Лу Сюнь считал
